Возвращение

 

Леня Позен. Уехал из Киева 15 лет назад подающим надежды мальчиком. Правда, уже успевшим сделать достаточно важный поступок: поступиться своей очень перспективной скрипичной консерваторией, где ему категорически запрещали «уродовать» гитарой пальцы, ради права играть на чем угодно, чего душа попросит. И вот – вернулся. Надо понимать, мужчиной. Не знаю, что там, в Штатах, было у него эти 15 лет, - наверное, непросто, раз долго-долго не выходил на связь прямую, да и по непрямым каналам мало что было слышно об исполнителе Позене, до относительно недавнего выхода его диска. Вернулся и отпел концерт в Доме актера. Благотворительный, т.е. для души. Конечно же, после концерта укатил куда-то с организаторами, так что ничего ему сказаться и не успелось. Попробую сейчас.

Исполнителей на пространстве авторской песни хватает, в Киеве – в том числе. Правда, в Киеве они какие-то немного странные. Во-первых, многие из них в той или иной степени еще и авторы. Во-вторых, делятся они как бы на два лагеря: «музыканты» и «смысловики». К «музыкантам» можно отнести Компанийца (ныне – США), Соколинского, Ютушуя. Нельзя сказать, что они поют плохо, - замечательно поют, но не оставляет ощущение, что за филигранностью музыкальной подачи поиск авторского, а то и сверх-авторского, смысла для них – далеко не на первом месте. Но сказать им это вслух трудно, потому что некоторое «свысокатое» их эстетство не дает тебе забыть, что сам играешь похуже, и нечего лезть с кувшинным рылом куда не просят. А вот «смысловики»…

Это начиналось еще с дуэта Юрко-Пестушко, давнего грушинского лауреата. Начиналось… как бы это сказать… отождествление себя с автором, которого поешь. Для них, самих не пишущих, Кимельфельд и Сергеев были не только «их» авторами песен, но и друзьями, с которыми выпито, отспорено, отхулиганено всласть. История, место каждой песни среди прочих, обстановка при создании – словом, то, без чего смысл неполон – не нуждались в специальном поиске и расшифровке, а просто были. В крови. И меньшее значение имели ограниченное знание аккордов и не всегда идеально настроенные гитары.

А дальше?.. А дальше – Тимур Бобровский, уникальный исполнитель и «пониматель» Высоцкого, - не Афган ли с археологией помогли ему с жизненным опытом для понимания? Олег Рубанский, не просто поющий Вертинского, а подготовивший по нему десятки вечеров-рассказов, вплоть до вживания в его образ в песенном спектакле «Желтый ангел». Лена Рябинская, - это и Вера, и Новелла Матвеева, и тот же Вертинский, и Фролова, - и все персонифицированы до дрожи личностного узнавания. Личности на сцене. Сами – авторы… и в исполнении – со-авторы. Только вот не слишком, кроме Олега, искушены в гитаре, а Олег искушен, но уязвим и нервен. Словом, нет в жизни полного счастья.

И тут приезжает Позен.

И когда Позен начинает петь, то понимаешь, конечно, что его гитарная техника не просто наравне, а то и повыше иных «музыкантов»… но как-то краешком сознания, как что-то не главное, а само собою разумеющееся. И видишь, что вот тут, в строке «счастлив дом, где пенье скрипки наставляет нас на путь», он излишне акцентировал «нас»… но при этом не можешь не видеть отсутствия других смысловых неточностей. И понимаешь, что вот сейчас он слегка выпендривается без ложной скромности, а сейчас слегка издевается над любителями попсы, - и поделом . И вспоминаешь, что большинство этих песен ты от него самого уже слышал 15-18 лет назад, только не хочется гадать, что это – вынужденная пауза в развитии или ностальгический возврат к юности. И чувствуешь, что он некоторые вещи поет слегка отстраненно, не вживаясь без остатка в авторский образ, а оставаясь самим собой… и все это оказывается не главным.

А главным – что?

Назову пока три простые вещи.

Первая – органичность, она же – соразмерность. Техники, эмоции, голоса, понимания, масштаба самих песен и масштаба личности их исполнителя. Штука это очень редкая. Это как бы объединение потенциальных достоинств «музыкантов» и «смысловиков».

Вторая – поиск. Как-то Бор на вопрос, в чем сила его копенгагенской школы, ответил в том смысле, что он никогда не боялся говорить младшим, что он осел. Переводящий его Лифшиц решил, что ослышался, и перевел: «…что они – ослы». Эстетство «музыкантов» мешает им не только слушать «непродвинутых» окружающих, но зачастую – и вслушиваться в смысл самой песни. «Смысловики» куда более открыты для восприятия чужих мнений, смыслов самих песен, допускают право на развитие свое и слушателей, - мало того, даже обязывают. И, не всегда подкрепленное техникой, это становится анти-эстетством, защищающим и фиксирующим их музыкальную ущербность. Леня уже многое нашел. Но он настолько силен, что не боится искать дальше. И, при его достаточно высокой эстетичности, эстетства в нем не так уж много. Скорее – ирония, а не эстетство, защищает его от профанов.

Третья – это та самая сила. Не только музыки и голоса, не только личности. Это – бывает, этим нас не удивишь. Вопрос – зачем она! Для кого-то важна песня, для кого-то – он, такой хороший, в песне. Леня, похоже, нащупал грань, где начинается понимание, каким образом сила песни усиливается силой исполнителя. Каким образом песня становится неуязвимой, защищенной, «негорящей рукописью» - благодаря тому, что вложил в нее именно исполнитель. Не только автор! Автор – зерно, из которого пророс росток. Исполнитель среднего класса способен любоваться ростком, находить вкус в терпкости диких плодов. Исполнитель класса «Песен века» сможет выбрать плоды повкуснее, красиво их упаковать и продать, а если дерево захиреет, тут же найти новое. Леня же – выращивает росток, превращая его в сильное, ни черта не боящееся дерево, плоды которого приятней дарить, чем продавать. И когда он с лукавым самодовольством пережидает очередные аплодисменты, то напоминает усталого садовника, довольно опирающегося на лопату.

Не могу не сказать отдельно о Ленином «триптихе» - Бережков, Никитин, Лорес. Тандем двух первых вещей был бы хорош и просто так, но с украинскими стихами Коротича – убедителен по-особому, настолько, что искусственность Бережковского колорита (слепой старик с гитарой) моментально обретает не вычитанную, а живую плоть. Что до Лореса (я о песне; предваряющие стихи, по-моему, слегка все же выбиваются), то не знаю, знаком ли Леня с версией о посвящении на смерть Галича, но в этом смысле попадание полное. В связке «сиюминутное-давнишнее-вечное» каждый элемент начинает значить гораздо больше, чем по отдельности. Как, впрочем, и у самого Позена: он в целом гораздо больше, чем сумма его – по отдельности – гитары, голоса, ума, иронии, уверенности. Что греет.

Наверное, таким – плюс постоянная тенденция к росту – и должен быть правильный исполнитель. Не киевского (любой из разновидностей), не песенвековского класса, а гамбргского счета. Удачи тебе, Леня.

Я поначалу сказал – «вернулся»? Я знаю, конечно, что ты через пару дней уезжаешь снова. Но для меня теперь - это ничего не значит.

Ты – вернулся.

 

Н.Чернявский

24.12.2004

г.Киев