Но жить еще надежде

 

 

На дворе стоял май 1986 года. Что май - существенно, потому что только с сентября, когда дозиметры уже стали щелкать гораздо медленнее, в Чернобыльской зоне начали появляться первые артисты. В мае же их еще невозможно было туда заманить, и первыми, кто откликнулся на просьбу приехать с концертом к военным химикам-ликвидаторам, были барды. В конце концерта все вместе вышли и спели «Атланты». Зал в основном азартно подпевал, но были в нем и люди девственного незнания, никогда «Атлантов» не слышавшие. Двое из таких - капитан и старшина-сверхсрочник - после концерта подошли к нам поговорить «за жизнь». Они очень благодарили за концерт и особено - за вот эту песню «о нас» в конце.  «Кто ж это так здорово и точно про это написал?» – спрашивали они. Я никак не мог врубиться, о чем это они, о ком это «о нас».  «Да как же», - не унимались ребята, - «вот эти «Атланты» - разве ж это не о ликвидаторах»? «Да нет», - начал было просвещать их я, - «этой песне уже лет двадцать», - и вдруг осекся.  А ведь она действительно о них: «Во тьме заплачут вдовы, Повыгорят поля, И встанет гриб лиловый, И кончится земля», или «Их тяжкая работа Важней иных работ, Из них ослабнет кто-то - И небо упадет». Она о них - сколько бы я не убеждал их в обратном.

В этом, наверное, и заключается магия Александра Городницкого.  Он настолько убедителен и точен в своих песнях, что многие до сих пор уверены в том, что сам он - профессиональный и непревзойденый бабник: ну кто же еще мог написать «Крокодилы, пальмы, баобабы, И жена французского посла».  А слушая его «лицеистский» цикл стихов и песен, так же трудно поверить, что он не профессиональный историк.  И сколько уже писали о зэках, искренне убежденных в том, что «От злой тоски не матерись» написана не только о них, но и одним из них, хотя в ней и слова-то блатного нет.  Вообще, фразы о том, что песни Городницкого (во всяком случае, значительная их часть) стали народными, - это так часто повторяемая калька, что я не стал бы к ним прибегать, если бы сам не имел веских тому подтверждений.  Дело в том, что я вожу русские экскурсии по Америке, и одним из самых любимых туров является поездка на Ниагару.  Мы поднимаемся на смотровую вышку у водопада, «Господа, перед вами канадский берег» - говорю я, и не было еще ни разу, чтобы в ответ мне хоть кто-нибудь да не пропел бы «А над Канадой небо сине». Хотя при этом я (как и сам Александр Моисеевич, кстати) прекрасно понимаю, что большинство из этих эрудитов ни имени самого Городницкого, а уж тем более ни о его удивительной биографии могли и не слыхать.

Так уж сложилось, что в конце 60-х в нашу жизнь вошло поколение «поющих физиков». В понятие «физики» входили химики, биологи, педагоги и сопроматчики. Смотри ж ты - удивлялся народ, когда они стали защищать кандидатские, - уже кандидаты а все еще поют. Поколение сначала взрослело, а потом и старело, кто-то делал пение профессией, кто-то оставался жить в науке. И то, что кто-нибудь из них может стать академиком, было абсолютно вероятным.  Но вот им стал Городницкий, - и это, в принципе почетное и приятное, но вполне естественое в мире науки событие, стало сенсационым. Смотри ж ты: поющий академик, - удивляется теперь слушающий народ. А народ поющий довольно посмеивается: вот и у нас есть свой «генерал», правда академик, но все равно - генерал. Казалось бы: что нам-то, слушающим, до его науки: до геологии Докембрия, теории дрейфа материков и количества магнитных слоев в мировом океане. Но ведь благодаря своей науке Городницкий и провел именно так свою удивительную жизнь! Семнадцать лет работы в экспедициях Заполярья и почти тридцать лет плавания на геофизических судах в океане дали нам «Деревянные города», «Кожаные куртки», «Пролив Сангар» и ту же Канаду, что «Так похожа на Россию, Только все же не Россия».

И вот что интересно.  В свое время у нас, живших в отдельно взятой «одной шестой», где и поездка в братскую Болгарию считалась нерядовым и знаменательным событием, песни Городницкого – человека, побывавшего «у Геркулесовых столбов» - об абсолютно недоступных для нас вещах - таких, как «остров Хиос, остров Самос, остров Родос» - вызывали восхищение уже одними своими названиями.  Но вот прошло два десятка лет, рухнули все барьеры, и на пляжах Кипра и Канкуна уже странно услышать не русскую речь. Почему же и сегодня, когда весь мир стал нам абсолютно доступен, по-прежнему так завораживают его стихи и песни об острове Гваделупа, мысе Европа, или манящем Уругвае?  Видимо, все дело не в том, что он видел мир, а в том, что мир этот он видел мир глазами настоящего поэта, пусть даже «предназначение поэта и непонятно и темно».

Итак - геофизик, поэт и, - набрав воздух для смелости, добавлю: музыкант. Знаю, что кто-то скажет: переборщил, какой там музыкант, ведь ни на гитаре ни на чем другом Городницкий практически не играет (вернее играет, но только в очень узком кругу). На концертах ему всегда кто нибудь аккомпанирует. Но вслушайтесь в песни Городницкого: это не проговариваемые под струнный перебор стихи, это – песни, каждая со своей неповторимой мелодией. В наше время тотального воровства музыки профессиональными композиторами друг у друга, когда появление мало-мальски оригинальной мелодии становится событием, такое обилие мелодий, родившихся у вроде бы не музыканта Городницкого, просто поражает.

         Отдав в начале этой статьи дань слегка шаблонному, хоть и верному взгляду на Городницкого, как на автора ставших народными песен, нельзя не вспомнить и о другом Городницком, чьей вершиной безусловно стали созданнные им стихи и песни на историческую тему. Счастливый Вяземский и безумный Батюшков, Матюшкин, Пущин, Муравьев, Веневитинов.  Для большинства из нас это были фамилии, задержавшиеся в истории только потому, что они были рядом с Пушкиным. Не конкретные, реальные фигуры, а так – слова, обозначения. И если бы не случилась поэзия Городницкого, мне лично и в голову бы не пришло открыть биографии этих людей.  Но к счастью – случилась. И потянуло к книгам Натана Эйдельмана о той России, о которой к стыду своему я и понятия не имел.  А там - такие личности, такие судьбы! Для меня и многих моих друзей, с головой ушедших в фантастический и невероятный мир русской истории, воистину вначале было слово, и это было слово Александра Городницкого. Его стихия - XIX-й век. Но хотя мне и приходилось слышать, что он опоздал родиться на сто лет, с этим я категорически не согласен. На мой взгляд, Городниций, как всякий настоящий историк, потому и пишет о веке прошедшем столь пронзительно, что смотрит на него из нашего времени. Для него и «Постоялые дворы – Аэропорты XIX-го века».  И именно сегодняшнее печальное знание позволяет ему сказать сказать о прошлом столетии «Век, что век закончил свой Без войны без мировой Без вселенских сует».  Он действительно человек из самого, что ни на есть сегодня, просто прекрасно знающий, что «От рождественской уходя звезды, Человечество снова идет по кругу, Наступая на собственные следы».

Когда все это уже было написано, мне сказали, что как же, мол, можно писать о Городницком, не упоминая, что он – первый и пока единственный лауреат Государственой премии России имени Окуджавы. Действительно, Александр Моисеевич получил  недавно эту премию, и вручена она была самим Ельциным. Но не думаю, что вся эта затея с госпремией вокруг имени Окуджавы имеет какое-то особое значение.  Гораздо важнее, по-моему, то, что есть немало людей, знающих как много значил сам Городницкий и его песни для Булата Шалвовича. И вот это действительно стоит дорого.

 

 

Борис Косолапов